"Гримус" (1974)

"Дети полуночи" (1980)

"Сатанинские стихи" - The Satanic verses (1988)

"Последний / прощальный вздох мавра " (1995) - пока неполная версия

"Земля под ее ногами" - (1999)

"Бомбейский копатель"

Восток, запад 1994 г.; изд-во Vintage, м. п., 1995 г.

Гарун и море историй

Воображаемая родина - Imaginary homelands,

Улыбка ягуара - The jaguar smile

Хрестоматия индийской литературы 1947-1997 гг. The Vintage book of Indian writing: 1947-1997 гг.,

Волшебник страны Оз - The Wizard of Oz

Уважаемый читатель, эта страница еще не закончена. Времени у меня не хватает...Однако в скором времени я собираюсь добавить ряд статей, в которых подробно анализируются данные произведения, а также отсканировать и выложить еще парочку романов этого примечательного писателя.

"Дети полуночи"

"Я родился в городе Бомбее..." - так начинает повествование Салим Синаи, герой романа "Дети полуночи" (1980), принесшего Салману Рушди Букеровскую премию. В эссе "Воображаемые родины" (вероятно, названном так по созвучию с популярным на Западе трудом Бенедикта Андерсона "Воображенные общности. Размышления о происхождении и распространении национализма") Рушди, которому приходится разъяснять практически все свои произведения, рассказал, что возле его писательского стола висит старая фотография, на которой запечатлен дом его детства. В конце 70-х Рушди простоял перед родовым гнездом в Бомбее, не заходя внутрь, несколько часов, и тогда, по его признанию, у него зародился замысел "Детей полуночи" - эпического полотна об Индии XX в. и о судьбах детей, рожденных одновременно - в полночь с 14-го на 15-е августа 1947 г. - с независимой Индией. Судьба Салима (как и самого Рушди) расколота на несколько частей. Рожденный в семье бомбейских мусульман, он после раздела утратил почти всех родственников, переехавших в Пакистан, "страну чистых". Еще через некоторое время сохранившийся от прежних времен штат Бомбей был разделен на Махараштру и Гуджарат, и приобретший статус столицы маратхов Бомбей стал активно "маратхизироваться". Позднее, оказавшись против своего желания в Пакистане (как и Рушди), Салим, "навечно зараженный бомбейскостью", не может справиться с тоской по Бомбею: "Я никогда не простил Карачи за то, что это не Бомбей, - жители его издавали запах молчаливого смирения, что угнетающе действовало на мой нос, привыкший к избыточно наперченному бомбейскому бунтарству".

Действие романа, развивающегося не линейно, а ассоциативно, по закону фрагментарного диктата памяти, периодически замирает на торжественном перечислении бомбейских кварталов, улиц и магазинов: "Школьный автобус ехал мимо Чаупати Бич, сворачивал налево от Мэрин Драйв, проезжал Виктория Терминал, направлялся к Фонтану Флоры, мимо станции Черчгейт и Крауфордского рынка..." Уорден-роуд, храм Махалакшми, Уиллингдонский клуб, Хорнби Веллард, стадион им. Валлабхаи Патела, Уолсингхэмская школа для девочек на Нипен Си-роуд, больница Брич Кэнди, гробница Хаджи Али и еще около десятка бомбейских топонимов не сходят со страниц романов Рушди. Практически все его герои появляются на свет в родильном отделении при монастыре сестер Девы Марии Благодатной на Алтамонт-роуд, а их жизнь крутится вокруг элитарного района Малабарского холма. Иногда эти словесные формулы заключаются в графические скобки, не укладываясь в колею, проторенную памятью, и тогда Рушди устами, например, Мораиша Зогойби из "Прощального вздоха мавра " прибегает к эксплицитному объяснению того, что и так ясно: "О благословенная мантра моего утраченного города! Эти места навечно ускользнули от меня, я властвую над ними только в своей памяти. Извините, если я поддаюсь соблазну оживить их перед своим взором, повторяя, как заклинания, их имена".

Когда после многих лет скитаний Салим возвращается в Бомбей, "вместилище глубочайшей ностальгии", он истошно скандирует на весь поезд: "Back-to-Bom! Back-to-Bom!" Но Бомбей изменился, как и сам герой: "Наш Бомбей, Падма! Он тогда был совсем другой - не было ни ночных клубов, ни маринадных фабрик, ни Обероев-Шератонов, ни киностудий; но город рос с умопомрачительной скоростью, получая собор и конную статую маратхского воина-императора Шиваджи, который (так мы думали) оживал по ночам и мчался галопом, вызывая трепет, по улицам города - прямо вдоль Мэрин Драйв! По пескам Чаупатти Бич! Мимо величественных домов Малабарского холма, огибая Кемп Корнер, как угорелый несся вдоль моря к Скэндэл Пойнт! Ну да, а почему бы нет, вперед и вперед и затем вниз по моей собственной Уорден-роуд, прямо вдоль огороженных бассейнов на Брич Кэнди, точно по направлению к огромному храму Махалакшми и старому Уиллингдонскому клубу... На протяжении всего моего детства, когда в Бомбее наступали плохие времена, какой-нибудь ночной гуляка, страдающий бессонницей, обязательно сообщал, что видел, как статуя движется: беды города моего детства танцевали под оккультную музыку копыт из серого камня".

"Дети полуночи" были названы индийской критикой "пессимистическим произведением"; до сих пор компании Би-би-си не удалось получить от сменяющихся индийских правительств разрешения на съемки в Индии одноименного фильма. Ничего удивительного в этом нет: дебютируя в амплуа enfant terrible, характерного для "детей полуночи" и ставшего впоследствии жанровым для автора, Рушди умудрился "раздать всем сестрам по серьгам". Он выступил с жестокой критикой ведущих индийских политиков (коррупция, непотизм и т.д.), обозвал Индиру Ганди "Черной Вдовой" (открыто напоминая об отрицательной символике вдовства в индийской культуре), а время ее правления - в особенности период "чрезвычайного положения" (1975-1977) - "тиранической паранойей", подверг центральных персонажей романа насильственной стерилизации, связанной с именем младшего сына Индиры Санджая Ганди, и произнес сакраментальную фразу: "Эти Неру не успокоятся, пока не станут наследственными правителями." Как утверждает Салим: "Я рассказал правду... Правду памяти, потому что память обладает своей особой правдой. Она отбирает, опускает, изменяет, преувеличивает, преуменьшает, обеляет и также очерняет, и в конечном счете создает свою собственную реальность, гетерогенную, но обычно последовательную версию происшедшего, и никакой здравый человек не поверит в чью-нибудь версию больше, чем в свою собственную". Сам же Рушди убежден, что "противники по своей природе, политики и писатели борются за одну территорию".

"Последний вздох мавра - ЧИТАТЬ

`Портрет человеческой души в аду` - эти слова из горестного монолога главного героя `Прощального вздоха Мавра` можно было бы предпослать всей книге Салмана Рушди. Они являются своего рода ключом к прочтению романа - истории жизни, любви, приключений и страданий Мавра, - умного, талантливого и глубоко несчастного скитальца, затерявшегося в странном, причудливом мире, рае - аде призрачного Бомбея…

Пророческое проклятие Епифании, прабабки Мораиша Зогойби: "Пусть твой дом навсегда останется расчлененным: пусть его основы обратятся в пыль, пусть твои дети восстанут против тебя и пусть твое падение будет тяжким!" - наполнено не мистикой, но человеческим опытом, постигшим, что "разделенный дом не устоит". Вскоре после выхода в свет "Прощального вздоха мавра " оно поразило и самого автора: путь в Бомбей ему оказался заказан.

Главный герой шестого романа-апокалипсиса Салмана Рушди, сын христианки Авроры и иудея Авраама, рожденный, естественно, на Алтамонт-роуд и живущий на Малабарском холме, признается: "Я глубоко и навсегда влюбился в неистощимое излишество Бомбея". "Излишество", взращенное на благодатной почве города-гумуса, города-компоста, заключалось не только и не столько в эклектичной архитектурной всеядности города лачуг и небоскребов или мешанине запахов и цветов ("слишком много багрянца и пурпура"), или уживающихся социальных контрастах, но в том, что "все реки впадали в его человеческое море. Он был океаном историй, и все мы были его сказителями и говорили одновременно. Какая магия была намешана в этот человеческий суп, какая гармония извлекалась из этой какофонии!" За время своего существования Бомбей никогда не доходил до крайностей, как Дели или Калькутта, Ассам, Кашмир или Панджаб, "где могли порешить за то, что ты обрезан, или, наоборот, обладал крайней плотью, носил длинные волосы или коротко стригся, был светлокож или темнокож и у тебя был не тот язык... В Бомбее такого никогда не случалось. - Вы говорите никогда? - Ну ладно, "никогда" сказано чересчур сильно. Бомбей не получил прививки от остальной страны, и то, что происходило где-то еще - например, языковый вопрос, - также расползалось по его улицам. Но по пути к Бомбею реки крови обычно разжижались, в них впадали другие реки, и к тому времени, когда они достигали городских улиц, уродства становились не так заметны. - Я сентиментальничаю? Теперь, когда я оставил все это позади, неужели наряду с другими потерями я утратил и ясность видения? - Может быть и так, но я все равно стою на своих словах. О Украшатели Города, неужели вы не понимаете, что в Бомбее было красиво то, что он не принадлежал никому и в то же время всем? Разве вы не видели ежедневные "живи и дай жить другим" чудеса, бурлившие на его переполненных улицах?" На протяжении долгого времени невозможность межконфессиональной агрессии оставалась специфической приметой города-гиганта.

Магическая проза Рушди наполнена совершенно реальными фактами (от мировых до внутрииндийских), и поэтому коммуналистские силы, стремящиеся обезличить Бомбей и превратить его в однородную субстанцию, называются автором напрямую или наделяются такими прозвищами и характеристиками, что не узнать их невозможно. "Красивая Мумбаи, маратхская Мумбаи, - ласкает словами город-женщину главарь мафиозной банды Майндук ("лягушка-придурок"), - однажды моя прекрасная Мумбаи, названная именем богини, а не этот грязный англофильский Бомбей, вспыхнет пламенем по нашему знаку. И тогда Малабарский холм превратится в пепел и наступит Рамраджъя (царство бога Рамы, одного из ведущих богов индусского пантеона. - И.Г.)". Целенаправленно прибирающий к своим руками город Майндук есть не кто иной, как Бал Тхакре, одиозный лидер воинствующей партии Шив сена, "Армии Шиваджи", того самого галопирующего по ночам национального героя маратхов. Рушди с академической скрупулезностью - от побед на муниципальных выборах ("Бомбей для маратхов!") до торжества в рамках штата - восстанавливает этапы прорыва к власти региональной Шив сены и разрастание ее в общеиндийскую партию, сотрудничающую с фундаменталистскими организациями индусов. Рущди пишет о "маленьких гитлерах в стиле Майндука", хотя такое сравнение может обидеть Бала Тхакре, в своих речах часто апеллирующего к образу Гитлера, только эпитетом "маленький".

В Бомбее, "лучшем из индийских городов", "славе своего времени", по мысли Рушди, утвердилась новая Индия - "Бога и Маммоны", деградирующие нравы превратили его в Содом и Гоморру и ему уготована судьба Трои: "...мы оказались несостоятельны. Варвары были не только у наших ворот, но и под нашей кожей. Мы были нашими собственными конями, забитыми нашим собственным роком. Мы были и бомбардирами, и бомбами". В одурманенном миазмами коррупции и торжествующего коммунализма городе происходят политические убийства и криминальные разборки, гремят взрывы, практически стирающие его с лица земли, и Мораиш Зогойби покидает родину: "Больше ничто не удерживало меня в Бомбее. Это был уже не мой Бомбей, уже не особый, уже не город перемешанной, полукровной радости. Что-то закончилось (мир?), и я не знал, что осталось". "Прощальный вздох мавра " был запрещен в Махараштре, столицу которой в 1997 году местные власти переименовали из Бомбея в Мумбаи. Во время недавнего визита в Индию Рушди отказался от мысли посетить Мумбаи, вероятно, не только из соображений собственной безопасности: он не хотел причинить боль любимому городу. Набрав силу и выплеснувшись за пределы штата, "Шивсена" несколько изменила направление своей деятельности, ратуя за восстановление и сохранение подлинно индусской культуры. Члены партии устраивают демонстрации протеста против приезда пакистанской спортивной команды в Бомбей и забрасывают камнями автобус, курсирующий между Дели и Лахором. Человек такого полета, как Бал Тхакре, не мог ускользнуть от внимания Салмана Рушди, выходца из Бомбея . Под именем Майндук (от маратхского "maind" - "придурок") он занял видное место в его романе "Последний вздох мавра". Персонаж, безусловно, был опознан, а роман запрещен
Glushkova I.P.

"Бомбейский копатель"

В.В. Мерчант, отец героя Умида Мерчанта, одержим прошлым Бомбея: "Остальная Индия не представляла для В.В. никакого интереса, тогда как его родной город, одно-единственное зернышко, вращающееся в космической необъятности, содержало все загадки вселенной. Как единственный сын, я, естественно, был для него предпочтительным объектом применения его знаний, его накопительным счетом, его тайным ящиком. Каждый отец хочет, чтобы сын унаследовал лучшее, и мой отец отдал мне Бомбей". Современный Бомбей, "забывающий свою историю с каждым заходом солнца и переписывающий самого себя с восходом", становится камнем преткновения между искренне любящими друг друга В.В. и его женой Амир, жаждущей перекроить город в цинично-прагматическом духе "констракторов, билдеров и девелоперов", разрушающей то, что красиво, ради того, что выгодно. Оба обладали городом с такой полнотой, что Умид чувствовал - эта земля не принадлежит ему: "...может быть, я покинул Бомбей, потому что весь чертов город напоминал материнскую утробу (womb) и я должен был уехать из него, чтобы почувствовать себя рожденным".

Великую любовь родителей Умида разрушает единственный достойный соперник (соперница) - Бомбей: они восстают друг против друга, и Амир погибает от скоротечной злокачественной опухоли, а В.В., похоронив ее и кинув прощальный взгляд на обезображенные предпринимательским нажимом жены части Бомбея, кончает жизнь самоубийством. Бесконечно ревновавший город к своим родителям, Умид признается: "После того как они умерли, я ходил по улицам города, который они оба любили разными, непримиримыми путями. Их любовь нередко угнетала и удушала меня, но сейчас я снова желал ее для себя самого, желал вернуть моих родителей обратно, любя то, что любили они, и таким образом становясь тем, кем были мои родители". Так Умид обрел в наследство любовь к Бомбею, разрушаемому и разрушающему городу.

Другой великой любовью Умида стала рок-певица Вина Апсара, а соперником - Ормус Кама, приятель по детству и Малабарскому холму. Их противостояние, естественно, затронуло и родной город: "По поводу Бомбея, города, который мы оба покинем, Ормус и я никогда не соглашались. В его глазах Бомбей всегда был чем-то вроде захолустья, трухлявой деревни. Более престижные подмостки, подлинный Метрополис, нужно было искать где-то еще - в Шанхае, Токио, Буэнос-Айресе, Рио, и в первую очередь в легендарных городах Америки с их остроконечной архитектурой, перевалившими через разумные пределы лунными ракетами и гигантскими гиподермическими шприцами, громоздящимися над кавернами улиц... Мое отношение было другим. Не презрение, но пресыщение и клаустрофобия вынудили меня покинуть Бомбей. Бомбей слишком уж принадлежал моим родителям, В.В. Мерчанту и Амир. Он был продолжением их тел, а после их смерти - их душ... Многие из молодежи покидают дом, чтобы обрести себя; я должен был пересечь океан, чтобы только вырваться из Утробея (Wombey), родительского тела. Я улизнул, чтобы родиться". Расставанье с материнской утробой по мере взросления оборачивается желанием в нее вернуться; в минуты отчаяния человек забывается тяжким сном, свернувшись в позе зародыша; родной город видится как утроба с гумусной флорой транскультурности, разрушаемой бактериями коммунализма. Вопреки утверждению Рушди (в статье "В Бога мы веруем"), что "город как реальность и метафора является сердцевиной всех моих произведений", его Бомбей всегда гиперреален (а не "воображаемая родина"), и только единожды превращается в фонетически и семантически емкую метафору.

Певец гумуса и компоста, Рушди без устали напоминает, откуда он родом, тоскует по утраченному и для себя, и для других поколений миру плюралистической толпы, которая для него была определяющим образом Индии: "Если честно, до сих пор, каждую ночь, я улавливаю сладкий, с привкусом жасмина, озон Аравийского моря... Забудь о Мумбаи, я помню Бомбей". Герои двух последних романов Рушди не только не могут, но не хотят вернуться в Бомбей - обратного хода в утробу нет.
Glushkova I.P.

"Земля у нее под ногами" - (The ground beneath her feet)

Известная и горячо любимая певица Вина Аспара застигнута разрушительным землетрясением, после чего исчезает бесследно. Это рассказ о ней и о Ормусе Кама, ее возлюбленном, который находит, теряет, ищет и вновь обретает ее в своем выдающемся музыкальном творчестве. Повествование ведется от лица друга Ормуса с детских лет по имени Рай.